Если бы у меня была возможность поговорить с тобой с глазу на глаз, моя дорогая подруга детства, я бы тебе многое рассказала.

 

Но так как такого выбора у меня нет, то мне остается только одно — обратиться к тебе в форме письма, хотя я и знаю, что мои слова останутся без ответа; даже если ты случайно наткнешься на это мое обращение, то никоим образом не отреагируешь. Но, может быть, размышляя о нашей дружбе и излагая свои мысли черным по белому, я сама для себя извлеку из них некоторые выводы.

 

Ты еще помнишь, как мы познакомились? …

 

Это было во втором классе. Я уже знала, что в деревне появились новоселы… Но я никогда не говорила тебе о том моменте, когда впервые увидела тебя рядом с нашей учительницей Галиной Николаевной. Она представила тебя всему классу, и ты так неуверенно и застенчиво улыбалась. Я сразу нашла тебя очень симпатичной, твоя улыбка словно солнцем согрело мою душу. Втайне я подумала, как было бы замечательно, если бы эта милая девочка стала моей подругой.

 

Как это произошло, я, правда, уже сказать не могу, но вскоре мы действительно подружились. Возможно, маленький Овен во мне проявил себя, помог мне преодолеть мою робость и достичь этого успеха. Да, несмотря на всю свою боязливость, я, как ни странно, почти всегда умела добиваться желаемого.

 

Вскоре нас в деревне стали считать подружками не разлей вода. 

 

Если я сейчас скажу, что ты была моим спасением, то это ни в коем случае не будет преувеличением. Дружба с тобой внесла в мою жизнь отраду и светлые моменты, которых мне так не хватало. Она не вылечила мою депрессию, но отодвинула ее на задний план, оставив только серую тень, которая хотя и тянулась за мной, но не окутывала меня полностью. Только в тихие минуты наедине с собой, устремляя взгляд к мерцающему горизонту, к далекой, зеленой полоске леса или в бесконечно глубокое, синее небо, я сильнее ощущала ее — гнетущую тоску по чему-то неопределенному, что я не могла выразить словами. Я никогда не показывала этого, не говорила тебе о моем самочувствии, и, конечно же, мне самой было невдомек, что такое «настроение» признак болезни. 

 

Поначалу мои родители неодобрительно отнеслись к развитию нашей дружбы и даже пытались разлучить нас, вероятно, потому что твоя мать не была верующей, только твой отец был членом баптистской общины. Они как бы опасались плохого влияния на меня. Но нашу связь уже нельзя было разорвать, и мои родители вскоре поняли это. Я думаю, что они также заметили, что эта дружба идет их дочери на пользу.

 

Все, что мы делали вместе, приносило мне радость, будь то сбор лесных ягод или грибов, помощь взрослым в полевых работах или выполнение домашних заданий, купание в котловане или просто игра в мяч. Даже пятикилометровый марш в соседнюю деревню в школу уже не казался таким длинным и утомительным. 

 

Мы много смеялись, беседовали о смысле жизни и доверяли друг другу потаенное. Ты делилась со мной своими чувствами к одному мальчику, которые оставались неизменными в течение многих лет, хотя и безответными с его стороны. Я же, в отличие от тебя, была влюблена часто, но быстро теряла интерес к очередному объекту моего вожделения, который обычно даже не подозревал о моих чувствах. 

 

Но я тебе никогда не рассказывала о том, как была влюблена в ту или иную учительницу. Да, уже тогда такие чувства были частью меня и искали выход. Мое отношение к тебе, однако, не имело ничего общего с такого рода ощущениями; я никогда не была влюблена в тебя. Меня с тобой связывала особенная, глубокая дружба, без какой бы то ни было эротической окраски. 

 

Последние школьные годы в Москаленках на квартире у Анеты были для меня самыми счастливыми, хотя я с новыми одноклассниками так и не смогла найти общий язык. Но я была свободна, и только это имело значение. 

 

Я хорошо помню тот прекрасный, солнечный день 30 августа 1969 года, когда мы, несколько деревенских девочек, разместив наш багаж и раскладушки, расселись в кузове грузового автомобиля, готовые в дорогу. Все во мне дрожало от волнения, ведь впереди меня ожидали новая жизнь и новые впечатления, а главное — независимость от родителей. 

 

Ты иногда думаешь о том времени, о нашем теремке? О том крошечном доме, принадлежащем моей сестре? Четверо девушек-подростков, один семилетний мальчик и взрослая женщина, которая с готовностью участвовала во всех наших проделках! Я наслаждалась жизнью, нашими общими делами и шалостями, чтением книг, писанием сочинений и многим другим. В депрессию я впадала, когда мне приходилось возвращаться в деревню — по выходным и на время каникул. 

 

Как же мало нужно молодому человеку, если он чувствует себя свободным и рядом его друзья! 

 

Мы обменивались теми немногими личными вещами, которые имели, и я часто носила джинсы твоей сестры, что, конечно, было бы невозможным под строгим присмотром моих родителей. 

 

Было время «Битлов», и мы радовались каждой новой пластинке, которую могли достать. Если позволяли наши скудные финансы, то мы ходили в кино и проливали слезы над душераздирающими сценами индийских фильмов. Мы дразнили соседских мальчишек, рисовали смешные карикатуры и вели общий дневник — все вместе. Даже Эдвин иногда оставлял в нем свои каракули. Эти записи, насколько мне известно, до сих пор сохранились и находятся у твоей сестры. Или я ошибаюсь? 

 

У нас было мало карманных денег, но мы все равно чувствовали себя по-королевски, когда нам удавалось купить что-то не совсем обыденное для того времени, например кофе. Тогда на плиту ставилась кастрюля с водой, в кипяток сыпался кофейный порошок (о правильном приготовлении кофе мы не имели никакого представления, а с таким чудом, как кофейная машина, я впервые столкнулась только в Германии), ломтики хлеба обмакивались в яичную массу и жарились на сковороде – готово было вкусное блюдо. 

 

После окончания школы мои перспективы на будущее были туманными: мама была тяжело больна и прикована к постели, и конечно, как старшая в доме, я не могла ее оставить. Моей младшей сестре было всего четырнадцать лет, а четверо старших братьев и сестер уже давно покинули дом, тогда как Яша находился на военной службе. Я ухаживала за больной, как могла, и сама чувствовала себя глубоко несчастной при виде ее страданий. 

 

Я благодарна тебе за то, что ты поддержала меня, когда в августе 1971 года мама умерла; я так боялась спать в доме, в котором стоял гроб с ее телом. Покойников я уже неоднократно видела – в деревне детей обычно брали с собой на похороны. Однако видеть постороннего мертвого человека в течение короткого времени — это нечто совершенно иное, чем видеть изо дня в день в гробу собственную мать. Когда я спросила тебя, останешься ли ты со мной на ночь, ты согласилась, не раздумывая. Мы спали в одной постели, и ты даже уступила мне «безопасное» место у стены. Не знаю, сомкнула ли я глаз в первую ночь, но я чувствовала себя спокойнее, зная, что ты рядом со мной. 

 

Приходит время, когда жизнь разводит даже лучших друзей в разные стороны. Мы обе не были исключением. Расставание с тобой было тяжелым для меня, и я постоянно искала возможности встретиться. Ты в этом отношении была, я бы сказала, более спокойной. А то и равнодушной. Я понимала – у каждой из нас были семья, дети и многочисленные заботы – времени на старую дружбу не оставалось. 

 

Когда я случайно, уже в Германии, узнала, что ты тоже покинула Россию и живешь в Вильгельмсхафене, я, с одной стороны, была рада, но с другой, и обижена тем, что ты не поставила меня в известность. 

 

За все эти почти годы в Германии мы виделись только дважды. Один раз мы были у тебя в гостях – Женя, ребята и я. Тогда я впервые поведала тебе о своих «странных» чувствах (кому же еще, как не лучшей подруге?), и ты с удивлением заметила: «Ты всегда была хороша для сюрпризов». 

 

Наша вторая и последняя встреча состоялась на похоронах Жени. Тогда ты и познакомилась с моей теперешней спутницей жизни. 

 

Я не знаю, как ты относишься к моему образу жизни. Мы никогда не обсуждали эту тему, но я подозреваю, что ты его не одобряешь. Может быть, я и ошибаюсь, может быть, это просто превратности жизни сыграли роль в том, что наша дружба потерялась…, растворилась…, исчезла… 

 

Скажу тебе честно – я до сих пор скучаю по тебе. Ты мне часто снишься, и в этих снах я все время пытаюсь узнать твой номер телефона. Когда я, наконец, знаю его и звоню тебе, то ты не берешь трубку. И тогда я с болью осознаю – ты не желаешь со мной разговаривать, ты даже знать меня больше не хочешь. В моем сердце наша дружба жива до сих пор. Но, может быть, мне нужно наконец подвести черту под ней и принять все таким, как оно есть. 

 

В 2005 году я предприняла еще одну попытку оживить нашу дружбу, написав тебе подробное письмо. Ответа я не получила. В конце концов я позвонила тебе, и ты подтвердила, что письмо получила и прочитала его несколько раз. Но от мнения о написанном ты воздержалась. 

 

Мне известно, что твой муж не признает людей, которые чувствуют, как я. Но я также написала тебе, что ты можешь посетить меня одна, и даже предложила приехать и забрать тебя на день или два к себе, а потом отвезти обратно. Ах, существует столько возможностей встретиться, надо только воспользоваться ими (и никого не бояться)! И все же я не желала оказывать на тебя давление. Мне хотелось, чтобы ты сама приняла такое решение, независимо от твоей семьи, от твоего мужа – и это я тебе написала. Дружба – это нечто особенное и очень ценное в жизни, и иногда нужно быть готовым, защищать ее, бороться за нее. 

 

Ты так никогда и не выразила свои мысли откровенно. Вероятно, под влиянием супруга ты настроилась против меня, наша былая связь больше не имеет для тебя значения. Но честно и прямо сказать мне это, ты смелости все же не находишь. А жаль! Очень жаль. 

 

На этом я заканчиваю свой монолог. С грустью — признаюсь. 

 

Не будучи уверенной, что ты когда-либо прочтешь эти строчки, я все же хочу подписать их так:

 

Твоя по-прежнему лучшая подруга 

Роза

 

Актуализированный перевод по книге: „In der sibirischen Kälte“ / Rosa Ananitschev